Стишки – дело опасное

Сальников А.Б. Опосредованно: роман. – Москва: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019. – 413 с.

Дарья ВАЛИКОВА. Фото из открытых источников

            Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут

           Меня, и жизни ход сопровождает их…

Эти строки Тициана Табидзе в переводе Пастернака не могли не вспомниться при чтении данной книги Алексея Сальникова – новой литературной звезды, автора знаменитых «Петровых в гриппе и вокруг него».

Сальников – представитель плеяды самодостаточных уральских писателей, от – условно – Алексея Иванова до покойного Бориса Рыжего; неважно, что некоторые перебрались в Москву или другие места – печать особой связи с, опять же условным, Уралвагонзаводом всегда остаётся при них. Сальников, кстати, так и пребывает в статусе екатеринбуржца; в столице Урала и Нижнем Тагиле, со всеми особенностями их быта и нравов (не такими уж, на самом деле, экзотическими для нас, московских, но всё же…), разворачиваются сюжеты его книг.

Почти невероятное или откровенно мистическое в них объято предельной реалистичностью повседневности; но если в «Петровых» за обыденностью жизни одной простой семьи проступают то причудливая, практически детективная запутанность цепи человеческих знакомств и связей, то зловещие признаки, согласно коим приличная мать семейства является чуть ли не серийной убийцей (такая «русская хтонь», по чьему-то определению), – то «Опосредованно» и вовсе предстаёт своего рода антиутопией.

Согласно роману, представленная автором Россия, во всём остальном абсолютно идентичная современной, имеет одну интересную особенность, а именно: в стране с давних пор официально считается, что поэзия – дело опасное; легальной является лишь небольшая, «приличная» её часть, «безобидная для психики», а остальное приравнивается к тяжёлым препаратам, и за «распространение стишков можно загреметь на пять лет, а за написание и распространение – на все десять».

При всём том государство, в общем, осознаёт, что искоренить полностью эту скверную привычку в обществе невозможно, как невозможно запретить продажу сигарет и алкоголя или целиком побороть подпольную торговлю наркотиками. В результате поэтические книги, например, тех же классиков, увлекавшихся, как ни прискорбно, неприемлемыми экспериментами в области слова, «баловавшихся стишками или даже в открытую злоупотреблявшими ими», достать, в принципе, реально; но чтобы население к этой заразе не приучалось, подрастающее поколение просвещают о её пагубности ещё со школы. Так что: «При всей своей нелюбви к учёбе двоечники всегда знали, когда будет урок биологии о размножении человека и урок литературы о поэзии. Были бы у трудовика темы, отдельно посвящённые растворителю и клею «Момент», они бы и эти уроки посещали, похихикивая и переглядываясь».

«Стишками», в противовес «стихам», называют в такой России вещи потенциально неприемлемые (однако мы помним, что именно так, намеренно сбивая пафос, именовал поэзию, к примеру, Бродский), как и «литрой» – литературу особую, полулегальную; про «нормальную» же сказано: «если и относятся к литературе стишки, то разве что опосредованно». Продолжая первоначально приведённую цитату:

           … Что стих? Обвал снегов. Дохнёт – и с места сдышит,

          И заживо схоронит. Вот что стих… –

можно найти в ней определение того, что ищут в стишках «подсевшие» на них любители из романа Сальникова – понятно, без их жаргона, а с соответствующей поэтическому стилю Табидзе высокопарностью. В сущности, эти строки могли бы быть описанием последней, высшей стадии, именуемой у них «холодком», то есть передозом, если пользоваться лексикой наркоманов. Однако к такого рода самоубийству стремятся далеко не все эти любители; для счастья имеются и другие, чуть более безобидные виды «прихода»: например, «скалам» — «восходящий и нисходящий, в зависимости от возникающего восторга», «будда» — «превращающий голову в спокойного наблюдателя» и прочее в том же духе.

Попутно нельзя не заметить – Табидзе в цитируемом нами стихотворении далее пишет о себе так: «… несчастный малый / С орпирских берегов – большой оригинал. / Он припасал стихи, как сухари и сало / И их, как провиант, с собой в дорогу брал», что слегка противоречит заявленному вначале «обвалу» – либо поэзия, необходимая повседневно, как насущный хлеб (о подобной в романе замечено: «стихи могут быть хороши и без кайфа»), либо та, от которой ожидаешь особого «прихода» — тут уж, если продолжать подобные «пищевые» сравнения, скорее уместным будет назвать алкоголь высочайшего градуса. Что-нибудь одно, в общем.

Персонажи из «Опосредованно» заняты поисками и сбором именно второй разновидности; когда ребёнок одного из них читает наизусть полузапретные стихи Мандельштама, это нормальными законопослушными гражданами может приравниваться к чему-то вроде спаивания малолетнего водкой, или даже нет – чистым спиртом…

Кто только не встречается среди этих персонажей – и филологи, и легальные прозаики, пишущие не литру, а разрешённую литературу, и обычные, ничем вроде не примечательные обыватели, и алкаши, и настоящие профессиональные бандиты…  Все они считаются маргиналами, по коим плачет тюрьма, однако в силу объекта их интереса каждый предстаёт подлинным интеллектуалом или как минимум доморощенным философом, чьи монологи-рассуждения относятся к лучшим страницам книги. Что, впрочем, не мешает им в своём подполье устраивать жестокие разборки, вплоть до смертоубийств, ничем не отличаясь от какой-нибудь чисто наркоманской, допустим, среды. (По прошествии лет, в связи с развитием Интернета, это станет меняться – но полностью не уйдёт; напротив, благодаря возможности бесплатного приобщения количество подсаживающихся на литру только увеличится…)

Отметим и то, что всё-таки предельная сила стихотворных строк не может действовать на всех одинаково, это дело достаточно субъективное. Кто-то способен войти в ступор от одного, кто-то –  от совсем иного; дело и в культурной подготовленности, и в личностной способности к восприятию таких вещей. И тем не менее, если большое количество искушённых любителей оценивают определённые «стишки» настолько высоко, что готовы рисковать за них свободой и ещё платить немалые деньги – это о чём-то да говорит…

Итак, плотно «сидящие» на «стишках» находят их себе как в полузапретной классике, так и у новых нелегальных поэтов, которые подчас, отдав свои от руки написанные листочки надёжному человеку, могут и не знать их дальнейшей судьбы, в смысле успеха-неуспеха, – настолько велика конспирация…

Так долго происходит и с главной героиней романа, Еленой – простой девушкой родом из Нижнего Тагила, что растёт в умеренно хулиганском районе, в типичной «однополой семье» (мама плюс бабушка), учится прилично, хотя и не хватает с неба звёзд; имеет склонность к точным наукам и совершенно, вроде бы, равнодушна к гуманитарным. В день её поступления в пединститут старший брат подруги приглашает её, без всякой задней мысли, прошвырнуться по городу, отметить событие… И в каком-то парке, решив, что – уже взрослая, разумная, ей можно разок попробовать без дальнейшего привыкания, как многие пробуют чисто из интереса закурить в первый и последний раз, – делится с ней «стишком».

В результате девушку не просто «торкает» так, что она тотчас на это дело «подсаживается» – Лена вдруг открывает в себе способность и неотступное желание писать самой. Далее начинается её двойная жизнь – студентки, затем учительницы математики и матери семейства, что тайно пишет свои «стишки», которые, как не сразу выяснится, пользуются серьёзным спросом. Собственно, распространять их она поначалу и не собирается, имея намерение лишь «обмениваться и обсуждать» со знающими людьми; однако они быстро попадают в соответственный оборот. Из чего закономерно следует, что за это ей ещё причитаются деньги, по понятиям студентки – незаслуженные и весьма приличные. Впрочем, затем выяснится и то, что ей серьёзно недоплачивают – когда в пять-шесть, а когда и в девять-десять раз; а чего бы вы хотели от криминального рынка?

В конечном счёте, однако, она даже сумеет перебраться из Тагила в Екатеринбург, приобретя там себе приличную квартиру, а впоследствии ещё и построить большую дачу – несмотря на то, что работает учительницей обычной школы и на тот момент одна растит своих близнецов… Это всё – так сказать, биография, внешняя сторона жизни героини; окружающие чувствуют, что у этой женщины имеется и другая сторона, свой отдельный мир – но не догадываются, какой. (Когда она, наконец, признается мужу, чем занимается много лет, тот искренне посочувствует: «Какой ад».)

Впрочем, поскольку обе эти стороны тесно взаимосвязаны, – бытовая повседневность, отношения с матерью, мужем, детьми, то, как она справляется со своими учениками, взаимодействует с другими учителями, решает проблемы взрослеющих дочерей и так далее, словом, вся эта существованья ткань сквозная – в романе ничуть не менее важна и увлекательна. Ведь, как считает сама Елена, «речь, раз уж она делает людей людьми, то и всецело властвует над ними – устраивает необыкновенные встречи, рифмует чем-то похожих людей друг с другом, заставляет их делать необыкновенные поступки, чем-то похожие на стихотворный приход; … каждый носит в себе это».

Проза Сальникова как бы монотонна и как бы непритязательна; она больше по части смыслов и психологических нюансов, что действует не хуже и затягивает сильней, допустим (вспоминая прочих уральцев), прозы какой-нибудь Ольги Славниковой с её неиссякаемым фейерверком метафор. Впрочем, занятным моментом в романе предстаёт то, что по воле автора наследие русских классиков, как и их биографии, характер носят несколько отличный от реального. Так, например, Блок, любимый автор Лены, в основном «пытался переложить наркотические переживания на язык прозы», нежели поэзии. Пространные цитаты из этой вымышленной блоковской прозы в исполнении Сальникова имеют слегка набоковское звучание; способность к такого рода стилизациям говорит сама за себя.

Возвращаясь к главной героине, отметим, что наиболее интересным, в сущности, представляется её душевное развитие, эволюция отношения к окружающим. Как эта не слишком общительная, несколько высокомерная женщина, не очень-то любящая людей, детей (школьное прозвище – Индезит), в педагогику подавшаяся лишь потому, что не надеялась попасть в более подходящую ей по натуре науку, семью заведшая главным образом затем, чтобы не умереть однажды во время «прихода» в полном одиночестве, как один её приятель – в финале вдруг обнаруживает способность к сильным чувствам и вне стихотворной сферы.

Рассматривая в финале романа удачный снимок гостей и домочадцев, сделанный на семейном сборище, она вдруг ощущает, что все они –  муж, друзья, дети и друзья детей, родственники, сослуживцы, словом, близкие и любимые люди – действуют на неё сейчас не хуже «стишков». Поскольку с каждым из них – своя история взаимоотношений, подчас весьма парадоксальная, то и разновидности «прихода» от каждого особые – от кого «восходящий скалам», от кого «нисходящий», от кого «ривер» и так далее. Чьё влияние тут преобладает – «стишков» на выработку эмпатии или людей, которые тебе глубоко небезразличны, на способность писать «стишки» – неизвестно и неважно; сосуды это в любом случае сообщающиеся.

Тут, конечно, возможен вопрос типа: а что, собственно, хотел сказать автор, нарисовав картину сего, практически по Платону организованного, государства? Что недопустимо запрещать высокую поэзию, а определение «кайф, появляющийся из коверкаемой речи, совершенно аморален» – это нонсенс? Что стихи не должны быть наркотой, которая убивает? Что, наоборот, прекрасно, когда стих приравнивается к «обвалу снегов» и находится немало людей, готовых за него буквально на смерть?..

Думается, Сальникова, как поэта – а он не только прозаик, но и поэт (и конкретно в романе тоже – например, строки, которые по отдельности являются названиями глав книги и вместе образуют пример поэтического упражнения, тому иллюстрация), серьёзно занимает роль поэтического слова в принципе; потому, прикидывая различные версии его бытия в социуме, он представил возможность и вот такой. А хорошо оно или плохо – не те дефиниции, коими сподручно определять подобные явления. Реальная действительность, извините за банальность, – всегда предельно сложна и неоднозначна.

В любом случае, всё это представляется отнюдь не самой немыслимой фантазией в отношении родной страны. И, пожалуй, далеко не самым худшим вариантом существования для граждан, её населяющих…

Tags: Валикова, Сальников, стихи, Табидзе